ВЛАДИМИР ОЗЕРОВ

                                           
                                          ВЫШЕЛ ЗАЙЧИК ПОГУЛЯТЬ

                                                       

                                                               2.

ВОЛЬФ:
Первое задание от Хулии: перевести полученные из чилийских тюрем два письма и декларацию в защиту политзаключенных. Перевести и отпечатать.
Первое письмо было от Виктора Диаса Каро - сына пропавшего без вести члена ЦК компартии Чили Виктора Диаса. Парень сидел в тюрьме и ему светила смертная казнь за участие в покушении на Пиночета. Это было письмо человека, твердо уверенного в правоте своего дела и выбранного пути, презирающего своих тюремщиков и готового скорее принять от них смерть, чем помилование в обмен на покаяние. "Вчера, когда мы были на свободе, мы отдавали лучшее, что имели, в борьбе с тиранией. Сегодня мы продолжаем этот путь, пройденный уже многими, и готовы отдать жизни, потому что знаем, что сражаемся за самое справедливое".

Письмо это, написанное на двадцать первый день голодовки в тюрьме Сантьяго, заканчивалось словами: "Мы передаем всему миру нашу благодарность и наше "Мы не сдадимся!", потому что знаем, что мы не одиноки. Спасибо, друзья, братья и товарищи. С разумом и силой мы победим! У Родины есть еще сыновья! Крепко вас обнимаю".
Черт возьми, ведь этот парень обращался и ко мне! Да, я знал, конечно, что есть такие парни и такие письма, но самому оказаться в этой цепочке! Где-то на другой стороне планеты человек в камере смертников пишет письмо и кто-то в чужом мундире, но не променявший совесть на мундир, выносит это письмо на улицу Сантьяго - и вот уже я перевожу на русский, чтобы письмо это дошло до всех тех, кому адресовано...

Вторым было письмо Василия Каррильо - "всем политическим, общественным, гуманитарным организациям, национальному и мировому общественному мнению" -в защиту жизни и прав политзаключенных Чили. Парень писал о судьбе своих товарищей и при этом здорово костил какого-то мерзавца Торреса Сильву - видно, ребятам крепко доставалось от этого типа, специалиста по репрессиям и издевательствам. "Перед их лицом мы, политзаключенные, снова вступаем в борьбу, с той же решимостью, с какой проводили голодовку. Сегодня, как всегда, мы повторяем, что в какой бы ситуации мы ни находились, будем всеми силами бороться за свободу нашей Родины". В конце письма, призывая к солидарности, он писал: "Нашим бездействием и пассивностью мы открываем ворота тирании"...

Потом я узнал от Хулии, что парень этот в свое время не просто объявил голодовку - он был среди тех, кто голодал "всухую", отказываясь даже от воды. Это длилось неделю и врачи в тюремном госпитале лишь чудом сумели спасти ему жизнь.

Таким было первое задание Хулии. Все так просто и вместе с тем... Мне жаль тех, кто никогда не ощущал себя нужной частью какого-нибудь настоящего Дела. "Винтиком"? Нет. Винтики закручивает и откручивает кто-то другой, а мы сами выбрали свое Дело, свою дорогу. Как и те парни, чьи письма я переводил.

Некоторые "патриоты" вопрошают, что нам за дело до наших товарищей в других странах - в то время, как и своих проблем хватает. Верно, у всех свои проблемы - "у кого - щи пустые, у кого - жемчуг мелкий". Совершенно не понятно, почему наличие своих проблем оправдывает равнодушие к чужой беде.

Должна к тому же быть элементарная порядочность. Историю надо помнить целиком, а не "в одни ворота" - как цепь наших благодеяний человечеству, за которые все должны нас почитать. Тем, кто кричит, что мы помогали всему свету, а нам никто, следовало бы не кричать, а кое-что вспомнить. О трехстах тысячах бойцов из других стран, сражавшихся за Власть Советов на фронтах Гражданской. О революции в Германии, избавившей нас от Брестского мира и оккупации, о солдатах Франции, отказавшихся воевать против нас, о британских рабочих, заставивших Черчилля вывести из России войска Соединенного Королевства.

Мало? Можно продолжить. О полумиллионе бойцов из других стран, сражавшихся на полях Великой Отечественной. О болгарской армии, отказавшейся воевать против России. О партизанах Югославии: "Бомбите нас, сволочи! Каждая бомба, которую вы сбросите здесь - никогда уже не упадет на русских!" Этот список можно продолжать долго.
Что, "лозунги"? Элементарная порядочность - не лозунг. Помнить надо не только свои заслуги. И вообще, как сказал Эйнштейн, стремление лишь к собственному благополучию достойно свиньи.
Нет, у нас другая компания!

Вскоре из Пскова прикатила Рина - для передачи своих новых картин компартии Чили. Хулия тут же затащила ее к себе и познакомила со своим другом Ивом. Поскольку Ив оказался первым живым чилийцем, которого увидела Рина, ее прямо затрясло и она тут же начала рисовать его во всех ракурсах в качестве заготовки для новых картин. Ив улыбался и терпел. Ив вообще терпеливый товарищ, в свое время он доказал это на допросах третьей степени в чилийской тюрьме - об этом я кое-что слышал от Хулии. Там, не смотря на то, что следователи применяли к нему все известные им средства, Ив молчал. В итоге его довели до такого состояния, что он даже не помнит, как оказался в тюремном госпитале. О том, как он попал в Москву, Ив тоже помнит не слишком много - ему и здесь пришлось проваляться в больнице около года.

Естественно, такое знакомство произвело на Рину сильнейшее впечатление. В свою очередь она притащила к нам Вольда - одного из тех, кто в Москве отозвался на ее письмо в газете. Вольд, как оказалось, некоторое время работал на Кубе, заразился там любовью к испанской поэзии и временами даже отваживался делать переводы стихов. В своем НИИ он занимался тем, что называется инетрработой, благо по службе ему часто приходилось разъезжать по заграницам. Но более всего Вольд все же любил Кубу и кубинцев.

ВОЛЬД:
Они не только заразили меня любовью к их поэзии, они еще кое-чему научили меня. Многие ли у нас сегодня знают о советских парнях, что сложили головы в боях с кубинской контрой в начале шестидесятых? А вот на Кубе им поставили памятник. Там - да, а у нас - нет. Словно это не наши ребята... Я о них и стихи написал, только никто не печатает, и не знаю даже - то ли стихи у меня не очень, то ли неудобные они для кого-то.

ВОЛЬФ:
Вольд оказался серьезным парнем и совершенно незаменимым при борьбе с Команданте Деном - еще одной "золотой рыбкой" из почтового улова Рины. Рыбка, впрочем, имела нрав акулы - Ден, похоже, считал, что это он сам выловил Рину, а не она его. Возглавляя Клуб имени Че в Белоруссии, Ден справедливо полагал, что в единстве сила, и посему всячески стремился объединить всех и вся - под своей эгидой. При этом действовал он такими методами, что больше жизни дорожащие свободой личности вроде Хулии буквально становились на дыбы при одном упоминании имени Дена. Рину он сходу назначил главой филиала своего Клуба во граде Пскове и окрестностях оного. Выйдя через нее на Хулию и Вольда, он направил им послания типа "Объединение или смерть!" с приложением устава своего Клуба и анкет, подлежащих заполнению и возврату. Хулия от этого временно лишилась дара письменной речи и к моменту встречи с Вольдом все еще не могла найти для ответа Дену достойных слов. Вольд в ответ на ее страдания вежливо улыбнулся и очень быстро накатал Дену столь основательно-бюрократический ответ, что Ден после этого долго не появлялся на горизонте.

Тем временем на меня насела Рина. Она знала, что у меня есть стихи, посвященные члену ЦК КПЧ Хорхе Монтесу, вернее - тому молодому солдату, что спас ему жизнь, когда Монтес, измученный пытками, решил покончить с собой и попросил этого солдата, чтобы тот пристрелил его "при попытке к бегству".
- Нет, - ответил солдат. - Вы не имеете права. Как же другие? Через это прошли уже многие - и выстояли. И вы тоже должны!
И парень притащил откуда-то стакан молока...
Слова солдата возвратили Монтесу силы и стойкость.
- Переведи на испанский, - потребовала Рина, - и завтра мы в Комитете ему подарим!

Вторая Челе! Хорошо еще, что я писал полусвободным размером. Думаю, что только поэтому мне удалось выполнить просьбу Рины. Ив, кото¬рому я отдал результат на рецензию, вежливо сказал "нормально". Черт его знает, что он при этом думал на самом деле - Ив парень очень вежливый. Единственный его недостаток - любовь поспать, из-за чего его трудно дождаться в назначенное время. На передачу картин в Комитете солидарности он тоже опоздал и только по окончании церемонии был обнаружен под лестницей в подъезде Комитета, где он дремал в положении стоя.

Сама церемония прошла при свете юпитеров. Рина от избытка эмоций по случаю обилия чилийцев, в том числе из ЦК, периодически забывала испанский, а когда ей пообещали после победы пригласить на вернисаж в Сантьяго и подарили серьги - голубков из кости, изготовленных кем-то в чилийской тюрьме - ей понадобились все ее силы, чтобы не расплакаться от счастья. Ее легко понять - ведь она столько лет и мечтать не могла о таком дне! Меня же скорее одолевало ощущение фантастичности происходящего - ведь когда я писал стихи о Монтесе, мне и в голову не приходило, что однажды мы с ним пожмем друг другу руки...

Потом Рина укатила домой - "словно вернулась с неба на землю". Хулия занялась вступительными экзаменами в МГУ и подготовкой Бригады к выезду на месяц в Адлер - зарабатывать средства в фонд солидарности, а я, находясь в отпуске, решил догулять его остаток в К., в обществе Ясона, Челе и Головастика. Однако прежде, чем я туда отбыл...

ХУЛИЯ:
Вступительный по истории - это финиш! Надо одолеть кучу книг и запомнить кучу дат. К вечеру от всех этих Навуходоносоров и бесчисленных Людовиков голова - как бидон. И не дай бог отвлечься - мама и папа тут же кричат хором: "Ты провалишься!!!". И не дают поговорить по телефону, отшивая всех подряд. Но поскольку на сей раз оказался межгород, то мне позволили послушать, кто там. Челе!
- Хулия? Что у вас там творится, черт побери?!
- У нас? Я... Э-э-э...
- Черт знает что у вас там творится! Международный Красный Крест привез "гуанакос" и побросал их в больницах без переводчиков и одежды! Или вы там сами наведете порядок - или мне приехать и устроить вам всем раздрай - Кресту, Бригаде и тебе лично?! Что? Ой, да некогда мне тебя слушать, у меня всего две монетки! Запиши телефон... Отель "Тундра"... Там сидят Антон и Роби - они тебе все объяснят! Антон - главный! Чао!

Мама моя! Какой Антон? Какая "Тундра"? И кто такие "гуанакос", черт их побери?!...
Ох, кажется вспомнила! Знаю я, кто такие "гуанакос". Но при чем тут "Тундра", этот третьеразрядный отель у черта на рогах? Может, это "хитрый домик"? Короче, дело пахнет какими-то тайнами. а "гуанакос" и тайны - это по части Вольфа. Тем более, что завтра у меня уже экзамен, а сижу я, несчастная, всего лишь на середине девятнадцатого века!
- Алло! Вольф, ты, да? Ага, я! Слушай, тут есть одно дело по твоей части! Звонила Челе...

ВОЛЬФ:
Получив от Хулии это задание я некоторое время глубокомысленно разглядывал свой телефонный аппарат, размышляя о фантастичности событий.
Гуанако - самое любопытное животное во всей Латинской Америке. Вечно вытянутая шея: "А что это там такое происходит?". "Гуанакос" - это прозвище дали сальвадорцам - за их неистребимое любопытство. Говорят, что в добрые старые времена при военных переворотах на улицах Сан-Сальвадора стояли толпы граждан - посмотреть, что делается и подавать советы военным - с какой стороны заходить и куда стрелять.

Раненые - значит, они из Фронта Фарабундо Марти. Черт побери! Восьмой год я слежу за этими ребятами - по сводкам боевых действий в "Гранме", по статьям в журналах, по кадрам кинохроники, что привозят на кинофестивали их фронтовые кинооператоры. Сколько раз я всматривался в лица бойцов на экране - с горечью, потому что знал - ни при какой погоде мне не драться вместе с ними, и даже просто не встретиться, не поговорить. Я ничего не мог для них сделать...

Но черт возьми - они здесь и именно на них я и должен выйти! Раненые и Международный Красный Крест... Да ведь это же те самые ребята, которых Крест вывез из страны на Кубу в обмен на освобождение Фронтом Инес Дуарте - дочери президента Сальвадора! Кстати, эта сеньорита, насидевшись вместе с бойцами Фронта под бомбами правительственных ВВС и посмотрев, как живут те, за кого сражается Фронт, резко полевела.

Так... Если это те самые парни, которых обменяли, то это уже не тайная операция - ведь при обмене их всех "пересчитали". К тому же все они были тяжелораненные, изувеченные, и вряд ли многие из них вернутся на фронт. Их прибытие на Кубу тоже снимали и демонстрировали открыто...
Но ведь вывозили на Кубу, а там прекрасные врачи. И если они здесь... Похоже, что госпитали Кубы переполнены - Никарагуа, Сальвадор, Гватемала, Ангола, Мозамбик - сколько раненых...

Короче, эти ребята, которых я даже во сне видел - здесь. Но если все, что сообщила Челе - правда, то все это чистое свинство!
Отель "Тундра"... Ну и ну... Или Хулия права и отель "хитрый", или... Или все гораздо проще: согласно детективным романам, вражеские агенты живут в "Национале", но уж никак не в "Тундре", и посему ребят отправили именно в "Тундру" - от греха подальше.
В общем, надо звонить этому самому Антону.

Трубку снял некто, говорящий по-испански так, как по моим представлениям должен был бы говорить китаец, старательно учивший этот язык, но так и не избавившийся от китайского прононса. Единственное, что я понял из его монолога - Антона нет, но он вернется часа через два. Отсюда я сделал вывод, что говорил с Роби.

Через два часа действительно вернулся Антон и мы условились о встрече в отеле завтра в четыре часа. Об этом я сообщил Хулии и сказал, что, во-первых, очень надеюсь на ее блестящий испанский, а во-вторых будет лучше, если она, как комиссар Бригады, сразу сама войдет в курс дела. Хулия согласилась с этими резонами и сказала, чтобы я на всякий случай прихватил Вольда - мало ли что может понадобиться. При этом предполагалось, что если отель и впрямь "хитрый", то Хулия пойдет туда одна, а мы с Вольдом посидим на улице в ожидании результатов переговоров.

За четверть часа до назначенного срока мы с Вольдом заняли позицию за столиком летнего кафе при входе в "Тундру". Когда на часах было четыре, мы переглянулись в недоумении: Хулия, прославленная своей точностью даже "на международной арене", не появилась! Через пять минут я решил позвонить в номер Антону - что мы уже здесь - и заодно посмотреть, какова степень "хитрости" отеля.
Фойе оказалось забито сидящими на узлах представителями республик Средней Азии, Закавказья и Сибири. На выходе у местного телефона сидел какой-то дед и не похоже было, что под пиджаком у него "пушка". Сняв трубку с его телефона, я позвонил Антону. Вместо него, однако, снова подошел Роби и сказал, что сейчас спустится.

Пока он спускался, я провел краткий допрос стража отеля и убедился, что "Тундра" не хитрее, чем гостиница в Конотопе.
Роби оказался маленьким, кучерявым и очень застенчивым парнем с прекрасно залеченным осколочным ранением в глаз. При этом, вопреки информации Челе, раздетым он отнюдь не выглядел. Роби сообщил, что Антон пребывает в бегах, но вот-вот вернется, а в номере нас ждет Гордито - парень, который отвечает за них за всех. В ответ я сообщил, что нам, в свою очередь, приходится ждать Хулию.

Мы снова заняли позиции в кафе - теперь уже втроем. Вскоре к нам присоединился Гордито, которому надоело сидеть в номере одному. Он оказался студентом одного из московских вузов, на которого, благо он был членом партии, возложили ответственность за раненных гостей. Внешне Гордито более всего напоминал хомяка-брюнета.

В ожидании Хулии мы запаслись бутербродами и "фантой" и пустились в разговоры о Кубе и о положении на фронте в Сальвадоре. Время проходило интересно, но не слишком продуктивно, поскольку Хулия и Антон не появлялись. К тому же, несмотря на июль, было зверски холодно и где-то к пяти мы, не встретив сопротивления со стороны охраны "Тундры", забрались в номер на втором этаже.

Там Гордито сообщил, что информация Челе в основном соответствует действительности, особенно в том, что касается переводчиков. Ребята лежали отнюдь не в закрытых спецбольницах, а в обычных городских, а что это такое - объяснять не надо. Одежда же кое-какая имелась, но не у всех - поскольку некоторых хватали и грузили в самолет с такой скоростью, что одежда их осталась на Кубе. В заключение Гордито сказал, что мы для него - просто манна небесная, поскольку все распиханы по разным больницам и он с ними уже начисто зашился.

Тут в номер ввалился некто мордатый, отрекомендовавшийся Егором из Красного Креста, и заявил, что Антона и Роби внизу ждет машина, поскольку через три часа они должны вылететь на Кубу. Узнав, что пропал Антон, Егор хотел разразиться обвинительной речью, но не успел - в этот миг в номер влетел искомый Антон - пулевое ранение в запястье - кучерявый, долговязый, с "зенитом" на шее и каким-то мешком на плече. Узнав, кто мы такие, Антон заявил, что было бы просто замечательно, если б мы через Гордито переправили на фронт мешок фотохимикатов. В ответ на вопрос, не смущает ли его советская маркировка, Антон щелкнул по своему "зениту" и сказал: "Я же не гранаты у вас прошу!"

После этого Гордито обещал позвонить мне в ближайшие дни для выработки плана совместных действий, а затем вся компания погрузилась в авто и была такова.

Н-да, интересное кино... А Хулия так и не явилась! Назавтра выяснилось, что она угодила в переплет на экзаменах, застряла там и прибежала к отелю через пять минут после того, как мы ушли в номер. Не обнаружив нас в условленном месте, она решила, что мы просто ушли, не дождавшись ее, и тоже отчалила. Что помешало ей позвонить в номер, осталось неясным.

Прошло несколько дней, а Гордито не объявлялся. Поскольку надвигался срок отправки Бригады в Адлер, а меня - в К., я связался с Хулией, чтобы посоветоваться, что делать и где искать этого типа.
- А ты позвони на Сальвадорское Радио, Марцелле, - сказала Хулия-которая-знает-всех. - Телефон не знаю, сам найдешь!
       - Сальвадор - это в Африке? - спросили меня в справочной Комитета по радиовещанию. - Ах, в Центральной Америке... - и дали телефон, оказавшийся Радио США и Канады.  Язык, однако, доведет не только до Киева и в итоге Марцеллу все же удалось отыскать.
По манере говорить эта сеньора сильно напоминала Гапусю из "Свадьбы в Малиновке". Думаю, на фронте она вполне заменила бы пулеметный взвод. Впрочем, она ведь была диктором, так что...

Марцелла сказала, что наша помощь действительно нужна, но где искать Гордито - ей неведомо.
- Впрочем, тут сейчас проездом Роландо. Гордито непременно к нему заявится. Позвони Роландо.

Роландо оказался на месте. Пришлось рассказать ему всю эту историю от Адама - Головастика и Челе - до Гордито, причем все это по-испански, так что я даже взмок. Роландо сказал, что Гордито придет к нему сегодня вечером и он ему обо мне напомнит, а потом вдруг вцепился в меня мертвой хваткой - откуда я знаю Головастика и где и когда видел его в последний раз. Пришлось снова вернуться "к Адаму" и сказать, что видел я только Челе, и сейчас вся эта компания в К. Роландо, как мне показалось, остался не слишком доволен моим ответом.

Тут мне стало слегка не по себе. Черт его знает, кто этот Роландо, что он тут делает и куда я ему звонил! Стало казаться, что сейчас позвонят в дверь и начнут выяснять, кто я такой и не слишком ли много знаю. Однако не позвонили. Но и Гордито - чтоб он горел синим пламенем - тоже не объявился, ни в этот день, ни на следующий.
- Черт с ним! - сказала Хулия. - Ребят найдем сами! Едем туда, где лежали наши бравые ники!

И, прихватив Ива, мы отправились в названный ею Институт. Там мы принялись разглядывать всех встречных и поперечных, поскольку Хулия полагала, что "гуанакос" сидят тут в глубокой тайне и потому надо не спрашивать, а искать самим.

Не обнаружив достойных кандидатур во дворе, мы двинулись внутрь. На главной лестнице нам повстречался некто в джинсах, майке, лихой панаме, темных очках, стриженый ежиком и с кошачьими усами. Хулия осмотрела его критически и отнесла к представителям северных народов. Далее в пустом коридоре возле душа был обнаружен грустный брюнет в тренировочных брюках, с полотенцем в руках. Хулия с Ивом причислили его к азербайджанцам и двинулись дальше. Меня, однако, не прельщала перспектива странствий по коридорам Института - не станешь же лезть во все палаты и всех подряд разглядывать - могут неправильно понять. И я решил допросить этого самого азербайджанца.

Он тут же "раскололся" и оказался как раз тем, кого мы искали, а отнюдь не жителем Закавказья. И таких, как он, тут оказалось еще пятеро. Мы договорились собраться во дворе и Хорхе - так звали этого парня - отправился собирать своих.

Ив, Хулия и я устроились во дворе по одну сторону длинного стола и стали ждать. Минут через пять появилась процессия, состоящая почему-то не из шести, а из семи человек. Впереди, насупившись, двигался на костылях худой мальчишка в светлых брюках, с загипсованной ногой и с шевелюрой, как у Анжелы Девис. За ним, тоже на костылях, следовал человек лет сорока, в кепке немыслимого фасона. Следом - трое парней лет двадцати, и среди них Хорхе, прятавшие за спину изувеченные правые руки. Замыкали шествие два здоровяка. Один, в желтой рубашке, не имел видимых повреждений, зато второй, в больничном халате, имел на ноге аппарат Илизарова и опирался на костыли.
Мы поднялись им навстречу.
"Анжела Девис", приблизившись, протянул руку:
- Даниэль...
         
Человек в кепке оказался Сэнди, здоровяк в желтой рубашке - Морис, "адъютанты" Хорхе - Андрес и Хавьер, причем Хавьер был тот самый "житель севера", которого мы встретили на лестнице. "Илизаровец" же почему-то не представился.

Первые шестеро уселись за стол напротив нас, словно на официальных переговорах, а седьмой остался стоять. Оказалось, что это наш "афганец", взявший добровольное шефство над парнями. Впоследствии, кстати, мы не раз замечали, что "афганцы" и "гуанакос" даже и без знания языка в два счета находили общий язык - ведь и те, и другие были солдатами, прошедшими фронт.

Некоторое время "высокие стороны" рассматривали друг друга. Потом это стало затягиваться. Хулия, которой, как комиссару, следовало бы начать разговор, почему-то как в рот воды набрала, а Ив, похоже, вообще решил задремать. В конце концов мне это надоело.
- Хулия, ты что - язык проглотила?
- Нет, но я никак не соображу, с чего начать. Давай ты!
Тут оказалось, что и меня отчасти заклинило. Во всяком случае первые слова, которые из меня вылетели, прямого отношения к делу вроде бы не имели:
- А кто из вас, ребята, воевал в бригаде БРАС?

Даниэль, сидевший в середине на манер председателя, удивленно поднял голову и сказал, что все они - бойцы этой бригады. После этого я стал смотреть на всю компанию, как на старых знакомых. Надо же - они из БРАС - Бригады "Рафаэль Арсе Саблах"! Одна из самых боевых частей Фронта Фарабундо Марти!

Бригада, которую за семь лет все карательные экспедиции так и не смогли выкурить из знаменитого департамента Морасан! Черт побери, быть может, я даже видел этих парней в фильмах, снятых операторами Фронта в Морасане! Фантастика!
Я вцепился в Даниэля и стал расспрашивать, нет ли "общих знакомых". Оказалось - есть!
- Ну а кем был сам Рафаэль Арсе Саблах?
- Первым командиром нашей бригады.  И одним из первых, кто понял, что надо браться за оружие. Он погиб в бою в начале восьмидесятых...

Тут Хулия наконец собралась с мыслями и перешла к делу. Ребята рассказали, что сидят в Институте второй месяц и если Сэнди и Морису все уже сделали и на днях они улетают на Кубу, то за остальных четверых еще не очень-то и брались - очередь тут будь здоров, особенно за протезами. Нет, они тут не секретно, всем известно, кто они и откуда, ведь их привез Красный Крест. Переводчики? Раз в неделю. Деньги? Крест дает по полсотни в месяц, но, не зная языка, не очень-то потратишь. Одежда? Ну вот то, что на них. В случае чего можно на ночь постирать, а утром погладить. Книги? Да, в библиотеке Института есть кое-что на испанском. Посетители? Была одна их команданте, приезжавшая на Всемирный конгресс женщин. Из русских? Есть такой Борис и с ним - куча школьников. О бойцах они узнали случайно от каких-то колумбийцев и и приходили несколько раз - приносили книги и газеты на испанском, но потом дети уехали в летний лагерь. Что? Да нет, ничего, жить можно - есть-спать дают и не стреляют... Да, конечно, им было интересно приехать в Москву, даже очень и очень. Только они тут кроме забора ничего не видели...

Выслушав все это, Хулия разразилась бранью на двух языках и заявила, что дело это так не оставит. У нее, правда, всего два дня до отъезда в Адлер, но она все же постарается вытащить их хотя бы на Красную площадь. А вот это - Вольф, и хотя он завтра улетает в К., но через неделю вернется и займется этим делом вплотную. Она, Хулия, к тому же подыщет людей в помощь Вольфу.
Даниэль отозвался, что все это прекрасно, только на днях - с начала августа - Институт закроют на ремонт и тех, кто останется, переведут на месяц неизвестно куда.
- У Вольфа есть телефон, - сказала Хулия. - Позвони ему, когда он вернется, и он вас разыщет.
Хулия пообещала мне, что по возвращении из К. меня будет ждать пакет с инструкциями "кто, где, когда", после чего я отбыл из города.

На аэродроме в К. меня встретили Ясон и Головастик. Головастик оказался типичным сальвадорским индейцем, успешно освоившим русский язык. Единственное, что вредило его произношению - испанская манера превращать головное "в" в "б", в результате чего получалось не варенье, а "баренье". Это, впрочем, ничуть не умаляло прочих достоинств Головастика, который, по словам его жены, был личностью, выдающейся во всех отношениях.

В доме Ясона нас ждала Челе и я рассказал ей и Головастику о допросе, который мне учинил Роландо.
- Роландо?! - хором завопили они. - Да где ты его видел?! Да он - муж сестры Головастика! Да мы его пять лет не видели, четыре года не слышали!
И они тут же принялись звонить в Москву и битых полчаса вытрясали душу из Роландо. Тот, по их словам, смеялся и извинялся, узнав, что я подумал об учиненном мне допросе. На это я высказался в том смысле, что всякое бывает, зато как здорово получилось в итоге!

Дом Ясона, поскольку бабушка его была в больнице, мама на юге, а папа в вечных командировках, был чем-то вроде гостиного двора, где хозяевами чаще были гости, чем хозяева дома. Впрочем, это спасало Ясона, домоводческие способности которого не простирались далее яичницы. Поэтому на кухне заправляла Челе и сменяющие друг друга поклонницы Ясона. Время протекало в беседах на вольные темы, в частности о поэзии, если разговор шел с Ясоном.

Головастик в свою очередь посвящал меня в хитросплетения политической жизни Сальвадора. До сих пор не понимаю, как он сам разбирается во всех этих тройных морских узлах прошлого и настоящего. Челе же тайком от Головастика рассказывала о нем и его боевом семействе.
В отношении раненых Челе существенно дополнила картину, нарисованную Даниэлем.

ЧЕЛЕ:
Чтоб он сказился, тот Красный Крест! И когда ж у нас только свинство-то кончится! Это ж надо, а - привезти ребят покалеченных та й побросать в больницах! Да они ж там у себя за Советску власть воевали! Да как же ж они Москву ту мечтали повидать! Мы же для тех ребят как знамя были! И нате вам - привезли! Да что ж они о нас думают-то те¬перь? Что дома расскажут, а? И ведь никому же у нас не нагорит за то свинство!
Та й студенты ихние с Лумумбы не краше, как ребят привезли - побежали смотреть. Глядят - не сват, не брат, не ихнему забору троюродный плетень. А раз не родня - то и ходить не стали. А там же в Старой больнице саперов слепых двое, да один еще и безрукий, и мальчишка совсем, и языка оба не знают!
Из всех тех студентов только один человек и нашелся, Исидоро его звать. Его все за пьянчужку держали и знать его никто не хотел, а как тех двух слепых - так только он один и не бросил - и с ложки кормил, и в магазин бегал, и помыть, если надо... Это ж от него мы узнали все, когда он сюда уже приехал. Ой, ну что ж это за люди такие, а?!

ВОЛЬФ:
Не забыла Челе и про кантату "Санта-Мария-де-Икике". Текст она написала сама - восемьдесят пять четырехстрочников на испанском по памяти! Когда я все это прочел и послушал, мне стало не по себе. И Это я должен перевести?... Да за кого они меня принимают? Ведь это прекраснейшая вещь  и...  я  просто не знаю,  каким профессионалом надо быть, чтобы осилить такую работу! Но Челе заявила, что попытка - не пытка.

Когда я уезжал, они навьючили на меня мешок с одеждой, собранной для раненых. Мешок был прозрачный.
- Да вы что, ребята, хотите, чтобы меня загребли в кутузку? Я же с ним выгляжу, как вор-домушник, едущий с "гастролей"!
Перепаковали в непрозрачное.
По возвращении в Москву никаких пакетов от Хулии я, к немалому моему удивлению, не обнаружил. Зато не успел я войти, как позвонил пропавший без вести Гордито.
- Привет! Извини, что я пропал! Встречаемся завтра, но я еще предварительно позвоню! Пока!
Однако назавтра он не объявился. Зато позвонил Даниэль.
- Вольф, это Даниэль! Нас четверых уже перевели в другую больницу. Что? Откуда я знаю, в какую и где! Погоди, я поймаю какого-нибудь русского!

Пойманная им старушка объяснила, что речь идет о Новой больнице, и рассказала, как туда попасть. Оказалось, что это недалеко от моего завода.
Пообещав Даниэлю наведаться к ним завтра, я задумался. В углу красовался мешок с одеждой и никак не шла из головы история и слепых саперах в Старой больнице. Черт его знает, когда объявится этот Гордито... Может, через месяц. И людей, обещанных Хулией, тоже нет. Есть, правда, Глория и Вольд. Но Глория язык еще не выучила, а Вольд, по его словам, уже почти забыл. К тому же они работают. А у меня имеется еще две недели отпуска... Остается, таким образом, либо ждать - неизвестно чего и сколько, либо действовать самому. Ну а поскольку ждать и догонять - хуже нету, то решение получается почти автоматически.
Какой информацией мы располагаем? Новая и Старая больницы. Марцелла упоминала еще две - Большую и Лесную. Что ж, для того, чтобы начать действовать - достаточно.

Наутро я отправился в Новую больницу. Мешок, впрочем, я оставил дома, решив для начала узнать, кому что нужно, и заодно снять мерки, а не таскаться с мешком по городу на манер Санта-Клауса. Поскольку до Нового года было еще далеко, меня могли неправильно понять.

В Новой больнице я нашел Даниэля, Хорхе, Хавьера и Андреса. Все четверо щеголяли в одинаковых роскошных тренировочных костюмах - подарке Красного Креста по случаю новоселья и прохладной погоды на улице. Костюмы эти придавали ребятам вид спортивной команды, угодившей в аварию на дороге.

Даниэль поведал, что больница чистая, что кормят хорошо, что деньги есть, что переводчик был, что ему, Даниэлю, сделали рентген ноги, что Андресу обещали операцию, и что где-то в подвале работает некто Санта, которая знает португальский и обещала выучить испанский через пару недель, так что жить тут вполне можно. Еще он сказал, что Хулия никуда их не возила - видимо, не успела.
Оставив им пачку "Гранмы" и записав, кому что нужно из одежды, я попрощался с ними, сказав, что должен еще найти всех остальных, но вернусь в скором времени. При этом Андрес спросил:
- Cuando va venir? - Когда ты придешь?

Надо сказать, что в последствии он до победного конца - до самого отъезда - изводил этим вопросом всех визитеров. Дело в том, что Андрес, как оказалось, много лет был радистом и посему на вопрос "когда?" не признавал никаких ответов, кроме точных. И если, скажем, я не мог явиться в условленное время - полчаса спустя звонил Андрес и  требовал меня к ответу. Сам он был точен до минуты - как и подобает радисту - и изводил всех окружающих вопросом "который час?" до тех пор,  пока я не подарил ему мои старые часы.

Но это было уже потом. А в тот день я двинулся дальше - искать слепых саперов в Старой больнице.
Черт возьми! Оказалось, что там полтора десятка корпусов, а я знал только имена саперов - Фиделио и Мартин. Старушка в справочном бюро, на миг оторвавшись от неумолкающего телефона, показала мне стопку конторских книг:
- Где ж я тебе, милый, буду их искать?
Пришлось самому пуститься в плавание по бесконечным столбцам имен, часть из которых была заключена в мрачные черные рамки. Меж тем старушка в промежутках между ответами на звонки ворчала себе под нос:
- Фиделио, Фиделио... Чтой-то имя знакомое, вроде был такой...

В тот момент, когда я наконец "доплыл" до Мартина, она вспомнила, где искать Фиделио. Оказалось, что они в одном корпусе, только на разных этажах. Поблагодарив ее, я двинулся в указанном направлении, имея в качестве проводника дюжего санитара со смирительной рубашкой в руках, шедшего умиротворять кого-то в том же корпусе.

Мартина на месте не оказалось. В палате был только его сосед, внесший некоторые новые детали в рассказ Челе:
- Да, отделало парня - ни рук, ни глаз, а ему всего-то семнадцать лет. И лежит он тут, мается - то, глядишь, смеется, а то и не ест, и того гляди из окна выбросится - этаж-то шестой. И с едой тоже... Сестра-то на весь этаж одна, а нас чуть не сотня, да кто слепой, кто безрукий, кто еще что. Когда покормят Мартина, когда нет. Это какой сосед попадется. У меня-то он поест, да меня завтра выписывают, останется тут вон с той койки - он покормит, как же, дождешься от него. А тут еще и воды горячей сто лет нету - ну и моют парня в две недели раз. Сегодня, правда, как раз помыли, так что он веселый. Попросил к Фиделио в гости отвести - там и ищи его...

Мартин и Фиделио в больничных пижамах сидели на кровати и что-то оживленно обсуждали, болтая ногами.
- Буэнос диас, компаньерос!...
Они замолчали и повернулись на звук - приподняв головы, как все слепые...
- Quien es? - Кто это?...

Фиделио оказался полноватым мужчиной немногим старше тридцати, с франтоватой наружностью. Усы его были весьма "завлекательные", глаза прятались за изящными черными очками, а фасонисто подстриженная шевелюра... Как мне впоследствии объяснили, сей черно-рыжий феномен был результатом того, что Фиделио - жгучего брюнета - при вывозе из страны перекрасили в рыжего - в ряду других мер маскировки, дабы его не могли опознать и познакомить семью с эскадроном смерти.

А Мартин... Хотя, казалось бы, мне довелось видеть достаточно цветных документальных фильмов о Хиросиме, Вьетнаме и осаде Бейрута, но все же первые несколько минут я глядел в основном на шлепанцы этого парня. Но потом я все же заставил себя смотреть в это лицо, изрубленное осколками, часть которых до сих пор синела под кожей, и в эти две гноящиеся щели - бывшие глаза Мартина. И на его руки, от которых на ладонь ниже локтя ничего не осталось...
- Que tal, Martin? - Как дела?
- Bien! - Хорошо! - и его губы трогает улыбка...

Рассказав им, кто я и зачем пришел, в ответ я услышал от Фиделио часовую лекцию о положении в Сальвадоре. Был он, как выяснилось, из НСО, и я смог убедиться, что Менендес был прав, отмечая высокий уровень политработы в данной организации. Мартин же оказался бойцом из все той же БРАС и к тому же приятелем четверки из Новой больницы.

О больничном их житье ничего нового я не узнал - с учетом слышанного ранее, разве что о том, что переводчица, которая приходит раз в неделю, иногда выводит их погулять в скверике - если нет дождя. Жаль, что она приходит редко, потому что Фиделио мается еще и с зубами, но дантист и переводчица никак не могут состыковаться и поэтому Фиделио того гляди поставят коронку на больной зуб. Нет, сегодня дантиста нет, но было б здорово, если б Вольф пришел послезавтра. И еще. У Фиделио есть друг, Феликс, он тоже в Москве, в больнице, только Фиделио не знает, где. Может, Вольф сумеет его найти?...
Пообещав найти пропавшего Феликса и притащить необходимую одежду, я с большим сожалением распрощался с саперами и, проглотив по пути пару сосисок, направился в Лесную больницу на поиски некого Ричи, который, по словам Марцеллы, лечился там от туберкулеза.

В Лесной больнице я напоролся на врача-грузина, который почему-то вообразил, что я - либо из сальвадорской разведки, либо из эскадрона смерти и прибыл с намерением не то убить Ричи, не то упечь его обратно в тюрьму. И он повел меня на допрос к главврачу, где я дал самые чистосердечные показания. Выслушав меня и проведя визуальный осмотр, главврач пришел к выводу, что на вражеского агента я не похож. Затем он сообщил, что да, был у них Ричи, но его временно перевели в другую больницу. Бдительный доктор тут же согласился доставить меня туда на своем "запорожце". По дороге он задал мне кучу вопросов, из которых стало ясно, что он все же продолжает считать меня тайным агентом, но теперь уже из КГБ. Черт его знает, почему ему так нравилось считать меня тайным агентом.

Ричи оказался крепким парнем лет тридцати с несколько обманчивой внешностью. Будь он в военном мундире и при фуражке - перед вами оказался бы типичнейший латиноамериканский "горилла" - путчист, при виде которого лучшее решение - бежать куда подальше или стрелять первым. А между тем Ричи оказался душевнейшим человеком и к тому же коммунистом и комиссаром, что говорится, от бога. Это его качество открылось при первой же встрече, когда он прочел мне полуторачасовую лекцию о Сальвадоре, причем такую, что я пожалел, что он кончил так быстро.

На жизнь Ричи не слишком жаловался, хотя и признался, что привезли его полураздетым, а Егор из Красного Креста, с тех пор, как Ричи перевели в эту больницу, куда-то пропал с причитающимися Ричи деньгами. Переводчик тоже пропал, но это мало смущало Ричи, ибо он, как истый "гуанако", в первый же день завел тетрадь, куда записывал разные русские слова, и мог уже кое-как прожить и без переводчика. Куда больше его огорчало отсутствие гитары. Если ему попадалась на глаза чужая, он вцеплялся в нее, как тигр, и мог распевать часами - и это несмотря на то, что после всех фронтовых злоключений у Ричи осталось всего одно легкое, да и то больное!

Да, с первого взгляда было видно, что Ричи - уникальная личность, но... Но в тот день мне надо было двигаться дальше - в Большую больницу.
Добрался я туда уже в сумерках. При взгляде на обширную территорию и многочисленные корпуса мне показалось, что самое лучшее - отправиться домой и лечь спать, ибо искать кого-то на ночь глядя в этом "городе" - пустой номер.

Так я и поступил и, как выяснилось наутро, совершенно правильно, потому что на мой звонок в справочной этой больницы ответили, что да, были у них трое, но все выписались неделю назад.

Тогда я позвонил Марцелле - не знает ли она еще кого-нибудь и где они. Заодно я спросил и о Феликсе, друге Фиделио. Марцелла сказала, что Феликс, насколько ей известно, давно на Кубе, но вот есть еще одно место - Клиника, и в ней - Арнольдо.

Клиника оказалась закрыта на ремонт. Однако куривший во дворе гражданин в белом халате сказал, что да, был тут один испаноговорящий друг, его на время ремонта перевели в соседнюю больницу, это недалеко - направо, потом налево, и еще раз направо и два раза налево. Проследовав указанным маршрутом,  я достиг означенной больницы  и приступил к розыску.
- Да, - сказала медсестра, - есть один товарищ. Идемте!

Мы вошли в маленький двухместный бокс.
- К вам пришли, компаньеро!

Посреди комнаты стоял, подбоченясь, человек моих лет и мушкетерской наружности, и с любопытством меня разглядывал. Губы его были слегка приоткрыты и можно было заметить, что место большей части зубов занимает какая-то ватка на проволочке. Похоже было, что товарищ не мог быть слишком разговорчивым.
- Если вы не можете говорить, это не имеет значения, - начал я. - Можете просто кивать...
- Ну почему же - очень даже могу! - ответил человек на удивительно правильном испанском. Видимо, последствия ранения вынуждали его тщательно выговаривать слова, чтобы быть понятным.
- Вы - Арнольдо?
- Арнольдо давно на Кубе. А меня зовут Феликс.
- Черт возьми, а Марцелла считает, что все как раз наоборот! Ну, раз вы Феликс - то вам привет от Фиделио!
- От Фиделио?! Где этот тип спрятался? Я не видел его со дня приезда!
- Он в получасе отсюда...
- Ага! Надеюсь, мы туда отправимся?
- Безусловно - если врач разрешит.
- Куда он денется - я тут гуляю, где хочу!
- Прекрасно, но для начала я хотел бы поговорить...
- И я тоже! Второй месяц не попадается никто, кто знал бы испанский!

Вот так мы и встретились с Зайчиком.

ВЛАДИМИР ОЗЕРОВ

                                        ВЫШЕЛ ЗАЙЧИК ПОГУЛЯТЬ

                                                         
                                                            3.

ВОЛЬФ:
С конца августа обстановка оживилась еще больше.
Из Адлера возвратилась Бригада. Мы с Глорией отправились на вокзал встречать и, когда Поганка Хулия с воплем повисла на шее Глории - та стиснула ее в своих объятиях и тут я на глазах всей Бригады осуществил одно желание, которое лелеял в душе целый месяц: обрушил свой ремень на поганкину корму.
- За что-о?! - завопила Поганка. - За что-о?!

Узнав за что, она в порядке покаяния обещала двоих в помощь. Слово она сдержала, но тех двоих тут же услали на картошку. Сама же Хулия помочь не могла, поскольку днем работала, а вечером училась.
И все-таки помощь я получил!

Четверку Даниэля перебросили обратно в Институт. Новоселье совпа¬ло с днем рождения Хорхе - ему исполнилось двадцать лет. Для такого случая я нашел в своих запасах "Сто лет одиночества" на испанском, приобрел две бутылки виноградного сока и по кулинарному рецепту, полученному от Ричи, изготовил сальвадорское блюдо из фасоли, по которой "гуанакос" вздыхали третий месяц.

Не успел я извлечь все это из сумки в палате Хорхе, как в дверь пулей влетела особа лет двадцатипяти в пестрых брюках и голубой куртке, кучерявая не меньше Даниэля. При виде нее партизаны издали боевой клич и Даниэль объявил:
- Санта!
- А это ты - Вольф, о котором они мне все уши прожужжали?

САНТА:
Камарады, привет, дайте отдышаться! Ой, мама, вечно я куда-то бегу, бегу! Бедные мои ноги!
Ой... Как я на эту компанию набежала? Сижу у себя в стерилизационном отделении - прибегают девчонки, кричат - привезли четырех поломатых, говорят по-испански! А я португальский знаю - почти то же самое. Ну, побежала. Ой, и правда похожие языки - наполовину друг друга поняли! Потом я еще учебник испанского полистала - и все стало просто здорово! А мальчишки эти - я к ним, как к братишкам, привязалась, правда! Вот жуть была бы, если б мы не познакомились! Теперь, хоть их и перевели на другой конец города - куда ж я от них денусь?

Да, а могли бы и не познакомиться. Я ведь по идее в другом корпусе должна была бы работать - в акушерском, меня туда учили. Только меня оттуда после первых же родов выгнали. Ой, кошмар! Женщина на столе вцепилась в меня и орет от страха и от боли. Ну и я с ней от страха за компанию - кто громче! Доктор сказал, что одну он еще мог терпеть, но когда мы хором орем - это уже слишком!

Нет, все равно познакомились бы! Я ж в комитете комсомола за интерсектор отвечаю! Дел - куча. У нас в больнице четыреста комсомольцев и палец нам в рот не клади! Если субботник какой - только свистнуть! Ну и встречи там всякие с делегациями, вечера...

Откуда португальский знаю? Я, как Вольф - в Анголу собиралась, только он на войну, а я - замуж. Почему не вышла? Ой, там такие завалы были, что мы их так и не раскидали - так мой камарада и уехал. Может, и к лучшему, мне теперь кажется - я б там точно долго не протянула при моем здоровье. Ой, это все от детства моего революционного. Все я себя ко всяким трудностям готовила, закалялась и волю укрепляла. В мокрых валенках в сугроб заберусь - и мерзну, терплю, силу воли воспитываю. Зиму всю - без шапки и без варежек. Мама от меня горькими слезами плакала - такой был ребенок неуправляемый. Вот - и вся я с тех пор помо¬роженная, но зимой на меня все равно шапки-варежки - только силою! Шапка - что, у меня вот нога то ходит, то не ходит. Надо бы лечить, только некогда.

ВОЛЬФ:
Санта притащила торт, виноград и коктейль "Вечерний". Залп коктейля едва не утопил нас в пене, но в остальном все было прекрасно. Только на торт ребята долго смотрели с подозрением, принюхиваясь, пока я не сказал: "Кто не ест - тот президент Дуарте!" Все тут же схватили по куску. Где-то в девять нас хотели разогнать, но мы дали отпор и расстались только в половине одиннадцатого.

Санта оказалась сущим кладом. Я познакомил ее с остальной публикой и вся компания полюбила эту неповторимую личность, как родную сестру. Мартин, правда, хотел пойти дальше, но получил твердый отпор. Зайчик, с первой же встречи высоко оценивший боевые качества Санты, начал писать для нее историю Сальвадора от конкисты до наших дней - в двух толстых блокнотах жутким почерком. Ричи, которому она вскорости подарила свою гитару, души в ней не чаял и, простосердечно пытаясь устроить ее одинокую личную жизнь, уговаривал ее выйти за меня замуж.

Появление Санты теоретически могло бы вдвое снизить мою  нагрузку - подели мы меж собою больницы, но... Но дело в том, что каждый из нас до того привязался к каждому из восьми ребят, что было уже совершенно немыслимо "делить" их.
Примерно в это же время с помощью Рины мы нашли Луситу.

ЛУСИТА:
Вообще-то я в спецшколе немецкий учила, но Латинская Америка - интересное место и испанский я выучила сама. Только я до встречи с сальвадорцами никогда ни с кем на нем не говорила. Ничего, главное - не бояться. Ричи при первой встрече сказал , что дело у меня пойдет, и что он научит меня играть на гитаре. Ой, он такие песни знает, Ричи!

А для Зайчика я слишком маленькая, мне же только шестнадцать, он мне в отцы годится, ему с Вольфом и Сантой интереснее.
Вольфу с Зайчиком я еще у Мартина помогала - "Повесть о настоящем человеке" читать по-испански, а то они уже оба охрипли с этим делом. Только Мартину слушать трудно - у него же контузия страшная...

Но самый финиш - это компания в Институте! Андрес предложил мне быть "его невестой в Москве". Ну, это фиги! Зато Даниэль - "Командор - гипсовая нога" - другого такого свет не видел! Жаль только, что он так трещит, что трудно понять что-то кроме "козлов". И ни дня у него без приключений. Вчера прихожу - а он поперек кровати на пузе лежит и ногами дрыгает, а девчонка одна его за уши тянет!

Нет, с этой компанией не соскучишься! Только вот кто бы еще меня от Команданте Дена спас! Бомбит письмами и требует громадных переводов с немецкого, а меня от него уже и в школе мутит!

ВОЛЬФ:
Девчонка, которая тянула Даниэля за уши, была из компании Бориса. Его я тоже снабдил координатами всех раненых. Больше всех от этого выиграл Ричи, который был неравнодушен ко всем детям подряд. На улице он не пропускал ни одного ребенка, чтобы не сказать: "Смотри - совсем, как моя дочка! А вон тот -как мой средненький!..."

Зайчика в это время вернули в его Клинику, где поселили в десятиместной палате, похожей на казарму. Положение Зайчика улучшилось - его вновь нашли Красный Крест и Гордито. Кроме того, сам он нашел в Клинике медсестру, говорящую по-испански, а также какую-то Нику, которая, как и Зайчик, тоже ждала очереди на операцию и тоже владела языком. Таким образом он решил проблему с переводчиками. К тому же он приблизился географически к Мартину и Фиделио и часто их навещал - со мною и без меня. При этом время от времени он забывал глядеть на часы и опаздывал к закрытию Клиники.

Однажды это случилось в моем присутствии. Здоровенный страж в белом халате не хотел впускать Зайчика, поскольку "время истекло". "Бюрократ!" - сказали мы хором. "Что-о-о?!" - и страж распахнул дверь, чтобы дать нам шороху. Мы только того и ждали. Зайчик юркнул в образовавшуюся брешь и поскакал вверх по лестнице. За ним - страж, с криком "Стойте, товарищ!!!". Сам я на всякий случай тоже поспешил ретироваться. Как выяснилось назавтра, Зайчик был страшно наказан - часовой назидательной речью дежурного врача на русском языке. Тем не менее Зайчик продолжал выходить погулять и только операция, после которой он слег на пару недель, заставила его сделать перерыв.

Во время этих экскурсий к слепым саперам Зайчик встретил наконец одного студента-сальвадорца, которого решил не убивать - Федерико. Тот учился на медика и, как выяснилось, долго не появлялся в больницах потому, что отсутствовал в городе. Вернувшись в Москву, он стал бывать у раненых не реже Зайчика и вскоре эти двое даже подружились. К сожалению, Федерико уже закончил учебу и в конце осени покинул страну. Сам я встретился с ним только дважды и не успел ни разу толком поговорить, а жаль. Зайчик ведь не зря зачислил Федерико в свои друзья - того прислали к нам на учебу лет десять назад, но где-то между первым курсом и дипломом Федерико удрал на фронт, где был неоднократно отмечен за храбрость. И в качестве награды его... вернули к нам доучиваться, что очень обрадовало здесь двух его детей и жену.

... Федерико - подлинное имя. Потому что 13 января 1989 года Федерико погиб в бою на склоне вулкана Чапаррастике в кантоне Пьедра Асуль - Голубой Камень - департамента Сан-Мигель в Сальвадоре.

Но жена Федерико не верит в его смерть.  И, быть может, она права - человек продолжает жить, пока его помнят.
В моей памяти Федерико остался осторожно ведущим слепого безрукого Мартина по больничному коридору...

ВЛАДИМИР ОЗЕРОВ

                                          ВЫШЕЛ ЗАЙЧИК ПОГУЛЯТЬ                                                                                           

                                                             5.

ВОЛЬФ:
Не успела уехать Хулита, как прикатила Челе - с Головастиком, Ясоном, гитарой для Фиделио и целой компанией для участия в фестивале памяти Виктора Хары, куда, разумеется, пригласили они и меня, пообещав оставить мне билет на входе.

Билетерша, однако, заявила, что никто ей ничего не оставлял. По¬том она поинтересовалась, кто я есть. Я назвал свою фамилию, на что услышал: "Ну, тогда - проходите!" - и я прошел, недоумевая, за кого меня приняли на сей раз.

Обстановка на фестивале отчасти напоминала фьесту в Чили, отчасти Канатчикову дачу. Вопили все и по любому поводу. Особенно усердствовал чилийский комсомол - "Хота", окопавшийся на балконе и периодически пытавшийся тот балкон обрушить на наши головы, сотрясая его хоровым скандированием. Их закоперщик так надрывался, что к концу фестиваля вконец обезголосел и уже не выкрикивал, а только сдавленно сипел.
По любому поводу на балконе находили что сказать.
- Дуэт из Вальпараисо! - объявляет ведущий.
- Локос,  энанос и рисос сон де Вальпараисо! - отзывается балкон. - Все вальпараисцы - психи и коротышки лохматые!

А снизу не давала уснуть Челе, периодически кричавшая по-испански: "Если победила Никарагуа - победит Сальвадор!". Разумеется, мы ее поддерживали.
Но когда мы действительно чуть не обрушили потолок - так это когда "Гренада" на сцене запела "Объединенный народ" - "Эль пуэбло унидо". Весь зал подхватил песню стоя и это был, пожалуй, один из лучших моментов в моей жизни. Когда еще придется петь т а к у ю песню в  такой компании - в зале были ребята со всей Латинской Америки и куча друзей из Союза. Не видел я только Хулии, хотя разведка и сообщила, что она где-то здесь.

ХУЛИЯ:
Меня послали в подмосковный госпиталь - привезти раненных "афганцев", которые тоже должны были что-то петь.
Ребята встретили меня отчужденно: что, дескать, посмотреть приехала, кино нашла? Ну, посмотри, посмотри... Но потом вроде ничего, они меня признали, хотя и не сразу, конечно...
А потом... Они для меня стали тем же, чем для Вольфа и Санты - их сальвадорцы. Жаль, что мне так и не удалось состыковать эти две компании - в военном госпитале порядок строгий.

Собственно, я и раньше "афганцев" знала, но то были в основном целые, не в бинтах, не на койках, а эти... Нет, не стану я вам про них рассказывать с их же слов. Это вроде как примазаться. Кому они верят - сами расскажут, да только верят-то они не каждому...

Ох уж этот спецназ - десант специального назначения! У нас вскоре не дом стал, а пункт их опорный. С папой моим они все - неразлей-вода, даже меня с мамой иногда выгоняют, чтобы не мешали. Песен мне поназаписывали - вы таких ни на одном диске не найдете. А я их слушаю и все одного парня вспоминаю, у него обеих ног нет - тоже он из спецназа, из всей их боевой группы один спасся, тяжелораненный, да и то чудом - мимо другая группа прорывалась. Он все это до сих пор во сне видит и по ночам кричит: "Подорви меня!" - это другу своему умирающему... А еще он в меня по уши влюбился. Да если б он один! Тут я Санте завидую - та сразу так себя поставить умеет, что все ей, как братишки, и никаких амуров...

ВОЛЬФ:
После фестиваля Челе снова побежала к слепым, но при этом ухитрилась оставить гитару, привезенную для Фиделио, в каком-то общежитии, возложив ее доставку адресату на студента-сальвадорца Висенте. Тут я смог убедиться, что Зайчик не зря собирался убивать эту публику - Висенте вместе с гитарой как в воду канул. Искали его месяца полтора, но все гонцы не могли застать его дома. Челе звонила из К., костя Висенте на чем свет стоит. Потом позвонил Головастик и сказал, что если гитара не попадет по назначению, то он не поленится приехать лично и убить Висенте. Следом пришло письмо Челе для Фиделио, из которого я узнал, что гитару Головастик подарил ей на свадьбу и только ради такого человека, как Фиделио, решила она расстаться со своей шестиструнной драгоценностью.

Тут мое терпение лопнуло и я отправился ловить Висенте собственноручно. Дома я его, разумеется, не застал, но план у меня уже был. К двери я пришпилил записку на двух языках: "Висенте! Тебе угрожает серьезная опасность! Сегодня в 21.00 позвони Вольфу! Телефон...".

Эффект, как говорится, превзошел всяческие ожидания - Висенте, не зная, кто такой Вольф, ударился в панику, поскольку никак не мог сообразить, что именно ему угрожает, и позвонил с опозданием всего десять минут от указанного срока. Я объяснил ему, что если завтра Гитара не будет у Фиделио, то Головастик - известный партизан и головорез - повесит Висенте на фонарном столбе. Висенте долго ссылался на объективные трудности, помешавшие доставке гитары, и выражал сердечную любовь к Челе и Головастику. На это я ответил, что все это он сможет рассказать Головастику перед смертью. И на другой день я пришел к Фиделио, имея гитару, завернутую в старую куртку Висенте для сохранности. Когда сапер протянул мне руку, здороваясь, то вместо моей руки наткнулся на гриф...
- Гитара... - выдохнул Фиделио. - Гитара Челе... Вольф!...

Черт возьми, почему же я не сделал этого сразу?...
Параллельно с историей гитары развивалась другая история. Кашу заварила Горда. Если Челе считала, что жалеть раненных бойцов ни в коем случае не следует, то Горда придерживалась диаметрально противоположной точки зрения, объясняя это так:
- Ну баба я, ну что тут поделаешь - баба!

В результате от нежного обращения Даниэль, Андрес, Хорхе и Мар¬тин, которым в предшествующие фронтовые годы доставалось, конечно же, не слишком много тепла - размякли и... хором влюбились в Горду. А поскольку наибольшим количеством ее доброты пользовался, конечно, Мартин, то возникла страшная свара между Гордой и тремя "обделенными". При этом наиболее принципиальную позицию занял Хорхе, который, будучи взводным командиром, считал себя в известной степени ответственным за всех остальных. Он кричал, что Мартин, несмотря на все его раны и контузию - такой же боец, как и все, и нечего его жалеть - наоборот, с ним надо быть пожестче, чтобы он не раскисал. Короче, Хорхе стоял на позициях Челе и был по-своему прав. А Горда в ответ кричала, что вот сейчас она завяжет Хорхе глаза и, связав ему руки за спиной, отправит его одного в туалет - и там посмотрим, будет ли он, как все, или нет. Ей тоже нельзя было отказать в известной правоте.

Обе стороны усиленно жаловались мне друг на друга, словно я был мировым судьей. Мне это быстро надоело и я сказал троице из Института, что они могли бы придумать что-нибудь поумнее, чем влюбляться всей компанией в даму, которая в полтора раза старше и упитаннее любого из них. Черт бы их побрал - они восприняли мои слова буквально и, оставив страдания по Горде, принялись влюбляться в шестнадцатилетних девчонок из компании Бориса! При этом особо отличился Хорхе - будучи человеком серьезным, он отправил своей даме сердца письменное предложение руки, сердца и побега на фронт. Получив отказ, он впал в настоящую депрессию. Хромой Бес Даниэль не был столь серьезен, но зато, похоже, пользовался большим успехом. Андрес тоже не сидел, сложа руки.
Все это мне не слишком понравилось - кто их знает, до чего они дойдут со своими амурами! Не менее меня всполошились Ричи и Зайчик, которых волновали не только амуры сами по себе, но и то, что все это роняет престиж Фронта и его бойцов в глазах местного населения. Они решили немедленно заняться воспитательной работой.

Подходящий случай вскоре представился - Санта пригласила всех на свой день рождения.
Ричи по такому случаю раздел кого-то в больнице и прибыл в костюме, при галстуке и с цветами, а Зайчик явился из Клиники с перевязанной после операции головой, словно Ленин, пробирающийся в Смольный.

Санта встречала гостей в "фестивальном" платье - белом с цветными полосками, испещеренном надписями на двух десятках языков. Она была в этом платье на московском Всемирном фестивале молодежи, где все писали автографы на память прямо друг не друге. Потом мама Санты все эти надписи вышила разноцветным шелком и получилось очень интересно. Но тут пришел какой-то никарагуанец, прочел все сверху донизу и возмутился: "А почему нет ничего про Никарагуа?!". Поэтому на единственном пустом месте вышили "Вива Никарагуа!". А поскольку пусто было там, где на фестивале писать не стали, то надпись эта красовалась несколько ниже спины.

У ног Санты помахивал хвостом пес Федор - длинноухий бассет с глазами философа. Время от времени он гулким басом говорил "Гав!". Пес был такой упитанный, что партизаны, едавшие в горах в окружении и не такое, сказали хором: "Этого пса надо съесть!". Санта воэмутилась и сказала, что гораздо лучше съесть Гордито - он толще и тоже присутствует.

Присутствовало, надо сказать, человек сорок-пятьдесят - все партизаны, проезжая интербригада из Куйбышева и делегаты чуть ли не от всех стран Латинской Америки - оказалось, что сверхдеятельная Санта является лучшим другом всех тамошних коммунистических партий и комсомолов. Как вся эта публика ухитрилась разместиться в однакомнатной квартире, я не понимаю по сей день. Во всяком случае, когда все заняли стоячие и сидячие места,  в комнате осталось места ровно столько,  что все его занял растянувшийся на полу пес Федор.  Ему на  спину  тут  же поставили поднос  с  бутербродами  и еще пару бокалов шампанского - на обширный зад. Федор даже не гавкнул.

Где-то в середине торжества Зайчик и Ричи вывели публику, подлежащую перевоспитанию, на улицу, построили там в шеренгу и принялись прорабатывать. "Ловеласы" покаянно кивали головами, но...

Но на достигнутом они не остановились и продолжали в дальнейшем признаваться в любви всем приходившим особам женского пола и медсестрам. Не зная даже азов теории вероятности, они исходили из того простого предположения, что когда-нибудь, да повезет - ищите и обрящете, стучите - и отворится. Но должен сказать наперед, что не повезло им ни разу - медсестры и бригадистки оказались сплошь неприступными особами. Впрочем, этот факт ничуть не подрывал оптимизма бойцов БРАС. Не зря Зайчик говаривал, что бригада эта в Сальвадоре первая не только на поле боя, но и по части женщин.

ВЛАДИМИР ОЗЕРОВ

                                         ВЫШЕЛ ЗАЙЧИК ПОГУЛЯТЬ
                                                                                                               

                                                             7.

ВОЛЬФ:
После первого визита Солы и Крокодиля пришло письмо из С. от их подруги Бланки - студентки журфака тамошнего университета.

БЛАНКА:
Вообще-то у нас "внутренняя" направленность, но поскольку моя специализация - морально-этические проблемы и воспитание, то меня, конечно же, в первую голову интересуют люди - откуда бы они ни были. Когда Сола сообщила мне, какая замечательная компания сидит в Москве, я сразу написала Вольфу, чтобы узнать поподробнее.
В ответ он прислал мне один из рассказов Ричи:

"...Это было в начале восьмидесятых, когда армия устраивала в поселках одну резню за другой, выдавая убитых за партизан, и тысячи людей уходили из родных мест - колоннами, под охраной бойцов Фронта.
В той колонне было восемь тысяч человек и вместе с ними - мои старики, а сам я был в авангарде. Мы шли много дней и с едой было очень плохо - иногда только листья, похожие на ваши кленовые.

И вот надо было под вечер перейти шоссе. Когда уже перешли тысячи три - вдруг появился грузовичок-автолавка. И там была ЕДА... И люди потеряли голову. Они растащили все. А лавочник удрал и позвонил солдатам. Через полчаса шоссе было перерезано и те пять тысяч, что не успели его перейти, оказались окруженными в долине меж холмов. Над ними закружил вертолет. У нас в авангарде была рация и мы слышали, как пилот кричал:
- Полковник! Их тут пять тысяч, этих свиней!

И было слышно, как трещат пулеметы на вертолете - они били на выбор. Почему в вертолет не стреляли? Да, его можно было бы сбить, но тогда прилетели бы штурмовики, чтобы устроить "бомбовый ковер". Верто¬лет кружил до темноты...
А на рассвете с холмов ударили пулеметы и минометы, солдаты пошли в атаку. Бойцы охранения приняли бой. Патронов у них было не слишком густо, но все же... Беженцы у них за спиной - вот кому было плохо. Знаешь, что это такое - просто лежать под огнем меж камней и ждать смерти, зная, что ничего не можешь сделать?

К полудню стали подходить к концу боеприпасы.  И воды тоже не было. Наши бойцы были измотаны и стали изнемогать. Но куда отступишь - в кольце?...
А между тем у них была одна пушка - переносная 57-милиметровая безоткатка. Но они не хотели пускать ее в ход, опасаясь, что на огонь одной пушки ответят несколько батарей.

Однако когда люди теряют надежду...  В полдень к командиру орудия пришли женщины.
- Педро! Видно, всем нам умереть в этой долине. Так пусть заговорит наша пушка! Нам будет легче умирать, слыша ее голос и зная, что и они платят за нашу смерть!
- Хорошо, - сказал командир орудия.

Пушку выдвинули на прямую наводку - туда, где на склоне холма скопился свежий батальон солдат - для последней атаки. Первый же снаряд лег в самую гущу. Потом еще два. О, они вовсе не ждали этого и весь батальон пустился наутек! А Педро, меняя позиции, открыл беглый огонь по другим холмам - во все стороны! И тогда мы услышали в эфире:
- Полковник! У них там несколько батарей! Нам их не одолеть! Вызывайте артиллерию и авиацию!

И они... прекратили огонь! И стали ждать, когда подойдет их артиллерия из казарм.
И наступила ночь...

Командир колонны сказал:
- Нужны тридцать парней, готовых умереть, но прорвать кольцо этой ночью. Или все мы умрем на рассвете.
Тридцать ребят ушли в темноту, к шоссе. И... никого там не встретили - солдаты отошли, чтобы утром не угодить под огонь собственных пушек.
- Вперед! - сказал тогда командир колонны.

И через час долина опустела.  А на рассвете туда обрушились бомбы и снаряды. Только мы-то были уже далеко...

Вот видишь, что может иногда одна пушка! Но люди... Там, под огнем, многие беженцы сошли с ума. Моя мать все кричала: "Ричи, Ричи! Бежим отсюда, ведь дом горит и крыша вот-вот рухнет!" - а ведь мы с ней сидели на вершине холма и никакого дома не было. А как кричали сошедшие с ума дети, я не забуду до последнего моего часа...

Ну а та пушка... Год спустя мы штурмовали один городок. И пятисотфунтовая фугасная бомба упала рядом с позицией пушки. Весь расчет погиб и орудие тоже было разбито...".
Прочитав, я поняла, что  д о л ж н а  увидеть этих людей.

ВОЛЬФ:
Бланка приехала на ноябрьские праздники. Вместе со встретившей ее на вокзале Луситой мы отправились к Зайчику, но его не оказалось на месте. Соседи по палате сказали, что за ним приходила Ника, которую уже выписали, и они вдвоем куда-то ушли. Зная Зайчика, искать его долго не пришлось - вместе с Никой он был обнаружен у слепых саперов. Туда же следом за нами заявилась Горда и начались шум и гам, очень понравившиеся Бланке. Что касается Ники, то она тоже оказалась из Бригады Хулии, но около года была не у дел по состоянию здоровья и только сейчас начала "возвращаться в строй". А поскольку была она медсестрой в реанимации одной из больниц, то раненые оказались для нее самым привычным полем деятельности.

Речь зашла о 7 ноября, которое было решено совместить с днем рождения Хромого Беса - Санта приглашала всех в свою больницу, где в бытовке с помощью Луситы обещала устроить пир горой.

Саперы, однако, по неизвестной причине находились в мрачном настроении и отказались. Зайчик, узнав, что у Санты будут и другие гости из Центральной Америки, насупился и тоже отказался. Надо сказать, что он предпочитал без нужды не показываться там, где могут быть незнакомые латиноамериканцы, и с трудом пережил наплыв гостей на дне рождения Санты. Объяснял он это двенадцатилетней привычкой к конспирации, принятой в НСО. Думаю, он вообще не отказался бы от шапки-невидимки. Однажды, когда мы с ним шли по улице, к нам вдруг кинулись какие-то телевизионщики со своей аппаратурой. Зайчик сразу принял низкий старт и не чесанул только потому, что ТВ, как оказалось, интересовали не мы, а старушка у нас за спиной. "Уф!" - сказал Зайчик.

В общем, выяснилось, что в больницу Санты надо доставить только Ричи и компанию Беса.
Бес, надо сказать, был с обновкой - ему сделали наконец спецботинок. По такому случаю Бес немедленно разбил насмерть надоевший гипс и, обувшись, принялся расхаживать по Институту, чтобы похвастаться перед приятелями и медсестричками. На лице его читалось блаженство.
Праздник потребовал некоторой подготовки - на улице уже здорово похолодало и партизанам требовалось зимнее обмундирование. Санта нап¬равилась в УДН к своему гондурасскому другу Раулю. Тот сказал "Подожди!" - и через полчаса притащил два чемодана зимней аммуниции - раздел всех своих соотечественников, причем сказал, что это у них не последнее и герильерос могут носит все это до самого отъезда и даже далее того.

Поделив это имущество, я послал Луситу и Бланку за Ричи, а сам умыкнул Беса и компанию в Институте.
В больнице у Санты выяснилось,  что Зайчик наш напрасно не явился - поскольку прибыл только Рауль, которого Зайчик уже знал и считал достойным доверия. Ну, что поделаешь.

Мы накрыли стол, украсив его салатом работы Санты и пирогом, испеченным Луситой. Ричи произнес речь по случаю годовщины Октября и нашего друга Хромого Беса. Бес выступил с ответным словом. Сопя, краснея и запинаясь от смущения, он сказал, что никогда в жизни не думал, что у него будет когда-нибудь такой день рождения, да еще где и с какими друзьями... На это мы сказали, что тоже никогда не думали, что у нас будут такие замечательные друзья, как Хромой Бес и компания. Следом наступила очередь шампанского, салата, пирога, танцев и анекдотов, которые рассказывал Ричи.
- Парень бегает по улице и кричит: "Куплю голову президента за двадцать колонов!". Полиция хватает его и ведет к матери: "Ваш сын оскорбляет президента!". На что мать отвечает: "Да он у нас вообще дурачок - как напьется, так вечно всякую дрянь покупает!".

Когда настало время возвращаться, оказалось, что часть публики куда-то пропала. Пунктуальный Андрес вместе со мною двинулся на поиски. Распахнув дверь в коридор, в конце его мы увидели две фигуры, под¬пирающие стенку в задумчивых позах - Бланку и Ричи. Картина сильно смахивала на признание в любви.
- Пошли отсюда! - сказал Андрес и мы с ним дали задний ход, закрывши дверь.

Как выяснилось впоследствии, я угадал. Матерь божья! Ричи, благоразумный Ричи, так любящий свою жену и пятерых детей! Ричи, пять месяцев отражавший в Москве осаду очарованных им толп женщин! Ричи, призывавший к порядку других - сам рухнул в течение нескольких часов! Видно, не зря он говорил, что блондинки разят сальвадорцев наповал - а уж Бланка-то была блондинка-дальше-некуда!
Бланка, однако, проявила не только благоразумие, но и такт, и Ричи, хоть и был отвергнут, но не был убит. Дело, я думаю, было в том, что его чувство к Бланке состояло в основном из преклонения и восхищения, а отказ этим чувствам не препятствовал.

На следующий день мы с Бланкой и Луситой отправились к нему в Лесную больницу - ведь Бланка приехала все же не за признанием в любви, а как журналистка.

РИЧИ:
Берите яблоки!
Знаете, что тут было вчера? Ого-го! Когда началась эта штука, ну... салют - мы с Фернандо не поняли, что за пальба и побежали на улицу смотреть. Глядим - очень красиво! Побежали к Бригадиру - а он спит. Мы его будим - слышишь, мол, грохот - враг наступает! - а он только отбрыкивается - да ну вас! Вот как! А сегодня утром пришел гнать нас на завтрак - мы ему и говорим: "Никакой ты больше не Бригадир, мы тебя разжаловали, потому что вчера мы с Фернандо одни фронт держали, а ты дрыхнул!".

Что? Да нет, этот телевизор не работает. А между прочим у нас на фронте в одной из частей был такой же - здоровущий, в походах его таскало целое отделение!
Да... Ну так что ты хочешь знать, Бланка? Если это интервью о Фронте в целом - то извини, я не уполномочен говорить за весь Фронт, так у нас не принято. Но если просто о жизни... Спрашивай.

Что? Много  ли у нас девчонок на фронте?  Хватает.  Одно время их всех свели в отдельный полк,  но потом расформировали - по  ним  стали скучать в других местах.
А дерутся они здорово. Как-то раз взводу из того полка поручили прикрывать наш отход - мы эвакуировали госпиталь - так они солдатам и головы поднять не дали, а у самих даже раненых не было.

Да, они у нас храбрые... Видишь снимок - это капитан Илеана, я хорошо ее знал. Она погибла, пытаясь забросать гранатами пулеметное гнездо. Ее убили так близко к пулемету, что мы не смогли вынести ее тело... Звание капитана ей дали уже посмертно...

И еще одну знал я на фронте. Ее ранили в ногу, а врача у нас не было - и пришлось отправить ее в город, в больницу - одну. Мы надеялись, что она сумеет пробраться, выдав себя за больную. Но ей было трудно идти и она села в автобус, а автобус тот остановил патруль - пятеро солдат. Всех заставили выйти - на проверку вещей и документов. А у нее не было документов, только кольт в сумочке. Его-то она им и "предъявила". Тех четверых, что стояли перед нею, она свалила, как в кино, а пятый... Он стоял справа от нее и, чтобы стрелять, ей надо было очень быстро развернуться вправо, ведь она стреляла с двух рук, потому что кольт-45 - тяжелая штука. Но у нее была прострелена нога и она не успела - быстро. И солдат почти перерезал ее очередью в упор... А все-таки тех четверых она свалила! Да, вот это была девчонка!...

Что еще, Бланка? Дети? Почему мы берем их в наши отряды?...

Да, конечно, дети - это будущее любой страны и посылать их под пули - это... Но пойми - не мы их посылаем! Спроси у Хавьера и Андреса, как они попали на фронт. Они прибегают в наши лагеря - кто спасаясь от пуль, летящих им в спину, кто потеряв семью под бомбами или пулеметами карателей. Они хотят драться с врагом. Но что у них есть, кроме ненависти? Да, можно их не брать - и тогда они кинутся на врага сами, неумело - и погибнут без пользы и смысла. А у нас они становятся бойцами и, если погибнут - враг тоже заплатит за их смерть дорогую цену.
Кроме того, есть задания, которые не под силу взрослым - это могут только они, наши малыши. И потом, в боях... Они часто храбрее нас, взрослых. Потому что они еще дети и не знают, что это такое - умереть, у них почти нет инстинкта самосохранения. Горько? Подло? Эта подлость - война, и не мы бросаем их вперед, прикрываясь ими, как щитом...

Однажды ночью два наших взвода угодили в засаду на горной дороге. Враг открыл огонь почти в упор и мы на какое-то время растерялись. Нас спасли наши малыши - отделение из шести мальчишек десяти-двенадцати лет. Их командир - двадцатилетний сержант - распластался на дороге, а ребятишки - они бросились в атаку! Вшестером против роты солдат! И они выиграли время, они спасли нас всех! И сами не имели потерь.

Вот такие у нас малыши. Пойми, у них нет детства - ведь в нашей стране война и смерть не спрашивает, кому сколько лет. Однажды две тысячи беженцев с охраной из пяти бойцов прятались в кратере потухшего вулкана. Кто-то донес и пришли солдаты. Что могли пятеро бойцов против батальона? Когда у них кончились патроны, солдаты по тропе ворвались в кратер. Люди кинулись спасаться - бегом вокруг озера на дне кратера. И тут у одной женщины начались роды! Какой-то мужчина принял ребенка, перерезал ножом пуповину... В следующий миг, когда он выпрямился с ребенком на руках, набежавшие солдаты в упор изрешетили его, ребенка и мать. Малыш не прожил и минуты. Все, что он видел - небо, солнце и смерть...

Вот такое у нас детство... У него нет выхода... Но, по-моему, оно продолжает жить в наших маленьких бойцах - даже тогда, когда они вырастают. Ты сама видела вчера, как они играют и возятся друг с другом, как котята...

Что? Нет, там, в кратере, погибли не все. Оказалось, что с другой стороны озера с крутой стены свисает почему-то обыкновенный электрош¬нур - вроде этого на стене. И полторы тысячи человек спаслись по нему. Не знаю, как он выдержал - ведь на нем порою висли впятером...

Ну вот, я так и знал, что ты об этом спросишь! Конечно на войне любовь не отменяется! Что? Как играются свадьбы? Очень просто и весело. Жених и невеста подают заявление политработнику Фронта в ранге не ниже капитана и тот говорит: "Очень хорошо!". После чего рассылает гонцов во все ближайшие отряды - чтобы люди собрались на праздник и раздобыли угощение. Когда все в сборе - играют свадьбу. Как? Да как везде, наверное, вот только молодые у нас проходят через арки из скрещенных над ними винтовок...

А, Фернандо, заходи! Что? Бригадир опять растянулся на льду? Три раза подряд?! Интересная штука этот ваш лед, ребята! Как стало холодно - глядим, а лужа на аллее стала твердой. Мы ее из ямки вытащили, а она у нас в руках опять в воду превращается! Дома расскажу - не поверят!...

ВОЛЬФ:
На другой день Бланка и Лусита похитили компанию Беса и в доме Ники устроили небольшую фьесту с танцами. Бес, памятуя о своей любимой книге, отплясывал вовсю. В итоге обратно в Институт его пришлось тащить чуть ли не на руках. У дверей Института Бес признался, что вообще-то доктор велел ему поменьше бегать, но...

В общем, Бланка отбыла домой совершенно счастливая и перегруженная признаниями в любви еще и от Беса, Андреса и Хорхе.
Не успела она укатить, как Луситу упекли в больницу с желтухой. Оттуда она принялась нас стращать, что скоро мы к ней присоединимся, ибо гепатит у нее инфекционный, а все мы ели приготовленный ею пирог. После этого советская часть пировавших затряслась мелкой дрожью, но партизаны проявили философское спокойствие.
- Фигня все это, обойдется! - сказал Андрес, делая Хромому Бесу мат в три хода, и оказался прав.

Правда, некоторое время спустя кто-то позвонил Санте и сообщил, что в инфекционную больницу упрятали Рауля. Но это оказался совершенно не тот Рауль и не с желтухой. Иных же пострадавших не обнаружилось.
Зато Ричи, вдохновленный встречей с Бланкой, ухитрился починить свой телевизор!

ВЛАДИМИР ОЗЕРОВ

                                           
                                      ВЫШЕЛ ЗАЙЧИК ПОГУЛЯТЬ

   

                                                           9.

ВОЛЬФ:
Зайчик обзавелся наконец новыми зубами, а Хорхе и Хавьер - долгожданными протезами на правую руку. Мартина снабдили тремя парами стеклянных глаз - в запас. Оказалось, что это не такое простое дело - вставлять их так, чтобы зрачки смотрели не в разные стороны и не внутрь. Ему также сделали наконец механические руки. Одну, правда, тут же пришлось чинить, поскольку сделали безобразно. По этому поводу Горда закатила мощный скандал на протезном заводе и все переделали в два счета.

Теперь оставалось только дождаться выездных виз, но на этот счет в Кресте не говорили ничего определенного. Гуанакос, которым стало совершенно нечего делать в больницах, заскучали и ударились в бега. Андрес, Хавьер и Хорхе разгуливали по улице в легких куртках, одетых прямо на рубашки, и лихо нахлобученных меховых ушанках, демонстрируя всем своим видом полное презрение к русскому морозу, который, на их счастье, был не слишком силен.

Хромой Бес, напротив, вечно мерз и ходил скрюченный - в пальто на меху, шапке с опущенными ушами, до носа замотанный шарфом. Однако стоило ему завидеть киоск с мороженым, как Бес переходил на рысь и хватал пару эскимо. Видно, он решил наесться мороженым впрок на всю оставшуюся жизнь.

Зайчик тоже мерз. Гулять он выходил в моем свитере, пальто и ботинках Альдо, и в меховой шапке с болтающимися ушами. Сопровождали его обычно Ника или я. Вместе с Никой он однажды отправился проведать Горду. У дверей ее квартиры они увидели какого-то молодца в дохе нараспашку и с шарфом до колен. Молодец стучался в дверь, но его не пускали. Решив, что это брат Горды, Ника и Зайчик присоединились к нему, стуча в дверь и взывая на двух языках - "Открой, несравненная!".
Тут под дохой у молодца раздался какой-то мерзкий звук, перешедший в хрип, а следом кто-то заорал человеческим голосом - там оказалась рация.
- Полиция! - сообразил Зайчик и предпринял попытку к бегству, но был схвачен и вместе с Никой доставлен в милицию. Как назло, документов у Зайчика не было - они хранились в Красном Кресте. Пришлось "колоться" и звонить Егору для подтверждения личности. Егор долго бушевал по телефону, какого лешего вышел Зайчик погулять, но все же подтвердил, что Зайчик - уважаемая личность из Фронта Фарабундо Марти. Милиция выразила полную солидарность с народом Сальвадора и выпустила Зайчика вместе с Никой. Но бывать после этого у Горды Зайчик зарекся и ограничивался в основном визитами к Нике, где играл с ее отцом в картишки на монетки для телефона-автомата. Играли они в какое-то сальвадорское очко и Зайчик, наторевший в тюрьме в этом деле, не успокаивался, пока не обыгрывал никиного отца вчистую.

В это же время я наконец познакомил его с Хулией. Зайчик остался о ней самого лучшего мнения и пожалел, что они так поздно познакомились.
Неожиданно пришли визы на Хавьера и Мартина, причем им не дали и двадцати четырех часов на сборы. Горда принялась поливать слезами Мартина, а вот Хавьер, так и не дождавшийся обещанных Гордито документов, даже не смог увидеть Хулиту - приехать из Л. она никак не успевала. Они только смогли поговорить по телефону - о том, что она непременно найдет его.

Следом уехал Хорхе, которому так и не повезло в любви. Однако ему, как оказалось, повезло в другом - все остальные застряли в Москве. Дело в том, что туда, куда им было надо, визы как раз выдавать не хотели, хотя и обещали каждую неделю, что вопрос решится не сегодня-завтра.
В ожидании виз Фиделио крутил купленный ему транзисторный приемник, слушая испаноязычные станции, а Зайчик с радистом и Бесом продолжали изучать город.

В одно из воскресений мы отправились в Музей Вооруженных сил. Там Хромой Бес был поражен при виде пулемета "максим" - он даже встал на четвереньки и обежал его кругом. Видимо, Бес решил, что столь солидное сооружение должно обладать неслыханной огневой мощью.  Еще больше Бесу понравился допотопный броневик.
- Вот это да! Нам бы такую штуку! Вся полиция разбежалась бы со страху от одного его вида!
А в диараме "Штурм Перекопа" Бес хотел залезть на предметный план.

Зайчика же больше интересовало другое. Он бродил от стенда к стенду, вглядываясь в лица людей на фотографиях, и спрашивал, что сделал этот камарада, и этот, и этот... Особенно он интересовался женщинами - даже, по-моему, не столько тем, что они сделали, сколько тем, остались ли они в живых. Видно, две печальные тени неотступно следовали за ним по этим залам...

Что касается оружия на витринах, то оно не вызывало у Зайчика особых эмоций. Увидев "шмайссер", обычно приводящий в восторг наших мальчишек, он поморщился и сказал, что это весьма паршивое оружие - он пробовал. От ответа на вопрос "где?" он вежливо уклонился.
Однако, добравшись до стенда с современным западным оружием, Зайчик забыл о своей сдержанности и устроил бурную дискуссию с Бесом о преимуществах винтовок Г3 перед М16, а также о том, чьего производства представленные Г3.

На улице мы запечатлелись на фоне занесенного снегом допотопного танка МС-1 и двинулись домой. В троллейбусе к Бесу прицепились какие-то цыгане и долго ругали его, что он не желает признавать своих и говорить на их родном языке.

Визы меж тем не приходили. Мы предложили Егору разобрать всю компанию по нашим квартирам - чтобы здоровые парни не занимали дефицитные койки, в то время как больные лежат в коридорах. Егор отвечал, что это не положено, а на предложение поселить ребят в гостинице - что так нельзя. Авторитета Кресту это в наших глазах, разумеется, не прибавляло, поскольку понять, кому и какой вред от того, что здоровый человек живет в гостях у друзей, а не в больнице, занимая там дефицитное место - было крайне трудно. Более всех страдал от этого очень совестливый Зайчик, три претендента на койку которого лежали в коридоре его Клиники.

Неожиданно поступили сведения от Гордито, что отъезд состоится в ближайшее воскресенье. Зайчик воспрянул духом и потребовал от врачей, чтобы его выписали в пятницу, намереваясь субботу, как обычно, провести в гостях у Ники. Его выписали на ура и тут же уложили на его место кого-то из коридора.

В субботу, однако, выяснилось, что информация Гордито далека от действительности - визы не пришли. Зайчик вздохнул и сказал, что Егору, похоже, все-таки придется поселить его в гостинице - как Антона и Роби летом. И в понедельник Ника позвонила Егору.

НИКА:
И этот тип принялся на меня орать! Дескать, все это заговор и мы украли Зайца нарочно! Нет, чтобы спасибо сказать, что не оставили человека зимой на улице! Я его украла! А что, надо было его на вокзал отправить ночевать, да?! Я этому Егору говорю - чего вы орете, а он мне - Зайчик, мол, иностранец и не имеет права на квартире жить! Ну так пусть в гостиницу его устроит! А он мне: "А-а-а, там за него платить надо!" - будто в больнице Крест за койку не платит! И еще - "он у вас не прописанный!". Так все ж документы у него, у Егора - коли ему надо, так пусть он его и прописывает! А Егор кричит - верни Зайца в больницу!

Ага, здорового - в больницу! Самого бы Егора в ту больницу! А он мне - я на вас "органы" напущу! Ах, так, - говорю, - это мы еще посмотрим, кто на кого их первым напустит! Я вот расскажу в "органах" про этих раздолбаев и бюрократов,  как они в глазах товарищей партизан авторитет Советской власти подрывают!  Тут Егор, хоть и пригрозил, что он это дело так не оставит, но поусох и неделю не объявлялся.

ВОЛЬФ:
Тут как раз накатил Новый год. Разумеется, мы "украли" всю остальную компанию из больниц, чтобы встречать Новый год у Ники, где Зайчик лично нарядил елку. Говорят - как Новый год встретишь, так его и проведешь. Стало быть, нас ждал новый год по-сальвадорски.

ХРОМОЙ БЕС ДАНИЭЛЬ:
Как же, помню я один Новый год на фронте! Была жареная свинья с фасолью - а это, я вам скажу, такая штука, что просто черт побери! Ну и вино домашнее тоже было. Кто-то развеселился не в меру и набросал патронов в костер, над которым та свинья висела. Трах-та-ра-рах! Пришлось всем залечь, пока костер не отстреляется. Потерь не было, только свинью слегка нашпиговало свинцом.

Потом, конечно, танцы до упаду. Кое-кто от чувств стал палить в воздух. Под конец, когда все уже улеглись, один дурень закатил в костер минометную мину. Ну, она как жахнула - мы вскочили и в окопы - думали, началось! Потом разобрались и того дурня в одних трусах в холодную кутузку посадили на пять суток, и вместе с ним - всех тех, кто в воздух палил и в костер патроны бросал. "Кто палит без причины - тот враг революции!" - патроны-то нам недешево достаются!

ВОЛЬФ:
У нас тоже не обошлось без происшествий. Где-то в два часа ночи подружки Ники откланялись, а сама она вместе со своей Псиной - симпатичным кокер-спаниэлем - отправилась спать в соседнюю комнату. Однако подруги минут через двадцать вернулись, поскольку транспорт уже не ходил. Ника решила взять их к себе, но тут вдруг выяснилось, что она ненароком заперла себя в комнате, а ключи куда-то исчезли.
Ника начала вопить, чтобы ее выпустили - ей утром на дежурство. Псина принялась выть - за компанию. Партизаны взялись курочить дверь, но не преуспели - дверь была хорошая.
Тогда я сказал, что долг бойцов - спасти товарища из заключения. Тут Зайчик с решительным видом извлек из-под вешалки... лом и кинулся в атаку. Ника однако закричала, что не позволит крушить дом и что пусть ей лучше сунут в окно отвертку - благо мы на первом этаже - и тогда она откроет замок.

Вдвоем с Бесом мы вышли на улицу. Дом был с цоколем и окно было высоковато. Бес полез на стенку, но шмякнулся в сугроб. Тогда я встал к стене вместо штурмовой лестницы и он снова пошел на приступ. При этом Бес слегка отдавил мне шею, так как встал обеими ногами на одно плечо. М-да, "так год и проведешь"!

Отвертка, однако, не помогла. Оставалось только извлечь из окна саму Нику. Зайчик принялся командовать:
- Фиделио вниз - он толстый, на него - Вольф, на Вольфа - Даниэль, а я буду ловить снизу, когда вы все ее уроните!

В этот момент Ника вдруг вспомнила, где стоит приставная лестница. В итоге в три часа ночи окно было взято штурмом и Ника с Псиной высажены в сугроб.
Спасенную напоили горячим чаем и уложили с подругами на диван. Мы с Зайчиком улеглись на пол, Псина - на меня, а Бес, Фиделио и радист ушли на кухню - предаваться воспоминаниям.

Утром меня разбудили жуткие звуки - кого-то где-то явно выворачивало наизнанку.  Оказалось, что это Бес. "А ты попробуй при моем гастрите всю ночь пить кофе и курить!" Да уж, придумал тоже!...

Подобная встреча  Нового года подействовала на меня воодушевляюще - потирая отдавленную Бесом шею, я за шесть дней перевел наконец давно обещанную Челе кантату "Санта-Мария-де-Икике".  Результат я отправил в К. и оттуда сообщили, что им понравилось около половины. Надо же! Я надеялся самое большее на одну треть - зная придирчивость Ясона и Челе. Впрочем, такой Новый год вдохновит кого хочешь!

НИКА:
После Нового года этот "крестоносец" Егор предпринял против нас новый "крестовый поход" - "Вернись в Сорренто!". Заяц, - говорю я, - ты хочешь в больницу? Заяц, естественно, показал фигу.

Потом было еще два "похода",  но мы и их отразили. Тоже придумали - здорового Зайца - в больницу! Что он, плохо у нас живет? И в кино его водят, и в театр. Мама моя в нем души не чает - и кашу ему манную сварит, и морковку на терке натрет. Я ему мою комнату уступила - так он в ней уборку сделал и такой порядок навел, что я потом долго ничего найти не могла. Деловой! Всю ночь у него свет в комнате, всю ночь он там шебуршится - то пишет что-то, то читает, то пистолет игрушечный тренируется из-за ремня выхватывать, то еще что. Как суббота - он из больницы Фиделио тащит - мыть его в ванной. С кухни гнать его приходится - вечно он там что-то непонятное приготовить норовит. К Вольфу в гости сходил - притащил каталоги оружейные, с них неделю что-то перерисовывал.

А уж с Псиной-то он! Заяц ведь собак страсть как не любит - а тут в доме Псина! И все она к нему лезет! Да еще вечером его с ней гулять посылают - целый час. Наденет Заяц папины валенки с телогрейкою, да ушанку свою - и гулять с Псиной. Да, в Сальвадоре ему такая жизнь и не снилась! Все же с Псиной они поладили - она его только раз цапнула - когда он ей уши бантиком сделал и хотел ей свою ушанку надеть. А так ничего, она его даже по-испански понимать стала!
Ну а он малость русскому научился и все с мамой телевизор смотрит. Она говорит - увидал один раз в кино, как женщину какую-то в бою убили - и как расплачется... Ой, мама еле его успокоила...

А еще он курить обещал бросить - и бросил!

ВОЛЬФ:
Зайчик, хотя и жил неплохо по сравнению с теми, кто остался в больницах, но страдал от того, что он тут "окопался" и сидит без дела, в то время как товарищи его дома - в бою. Он вообще терпеть не мог терять время впустую и тут я его прекрасно понимаю. Почему-то мало кто задумывается, что жизнь наша конечна и время, растраченное впустую - даже если это время на вынужденное ожидание - никто никогда не прибавит его к нашей жизни, оно пропадает навсегда. А поскольку жизнь состоит из того, что ты успел сделать, то убивать впустую время - настоящее самоубийство. Об этом я думаю каждый раз, когда вижу компанию юных оболтусов у нашего подъезда, ежевечерне изнывающих от безделья. Их "усилиями" подъезд вечно загажен и покрыт надписями, подтверждающими, что дуракам грамота вредна. Зайчик, придя однажды в гости и увидав расписанные стены и лифт, сказал с сожалением: "Низкий уровень культуры...". Глядя на эту компанию, я завидую волшебникам из "Сказки о потерянном времени" - они умели подбирать время за теми, кто его теряет. За этой компанией у подъезда я подобрал бы не один мешок и это было бы весьма кстати - мне-то времени вечно не хватает - слишком много на белом свете интересного и слишком много надо сделать.

Поскольку время шло, а визами не пахло, Зайчик решил не ждать милостей от Креста и сам отправился в кубинское посольство просить визы для всех. Там его приняли прекрасно, обещали затребовать визы и пригласили в гости, куда он и отправился, прихватив меня в качестве проводника.

Четверо кубинцев "выкатили" нам бутылку рома. Зайчик поежился - как и я, он не любил это дело, но веселым кубинцам отказать было невозможно. И все бы обошлось, если б черт не дернул меня читать стихи на испанском собственного сочинения. Хозяева почему-то пришли в восторг, заявив, что отныне мы друзья и братья, и... вытащили еще одну бутылку рома. В итоге домой я заявился в час ночи в компании оглушительно икающего Зайчика, поскольку идти к себе домой в таком виде он не отважился.

Пришло письмо от Бланки - та собиралась прикатить на зимние каникулы. Узнав об этом, Хромой Бес разволновался и усилил занятия русским языком. В последнее время он налег на это дело, опасаясь, что сидеть в Москве придется еще не один месяц. Говорил он, как и Ричи, очень чисто, особенно обожая слова с шипящими, которые у него хорошо получались. Если Зайчик называл шапку "чапка", то Бес с удовольствие изрекал "практи-чески" и другие трудные слова.
- Прихожу вчера из самоволки - главврач стал меня ругать, отобрал куртку. Я расстроился, пошел к себе, стал читать книжку по марксизму, меня это успокаивает. Пришел доктор, спрашивает, что читаю. Я показал. Он говорит - "КоШмар!". Я говорю - "КонеШно!".
А когда Бес говорил "Здравствуйте, товарищи!" - казалось, что дальше пойдет прямо по песенке - "начинаем программу передач на завтра!".

Вместе с прибывшей Бланкой мы отправились в Институт.  При этом я захватил полученный от Гордито журнал Фронта - "Эль Сальвадор".  Бес и радист немедленно в него вцепились.

Над первым же снимком Бес замер. Рота партизан построилась в круг перед портретом Че Гевары. 1981 год... Даниэль коснулся одного из бойцов, стоявшего спиной к объективу.
- Этот... Как он похож на отца! И год подходит...
Он долго смотрел на снимок и потом еще несколько раз возвращался к нему. У него, наверное, никогда не было фотографии отца...

Фото демонстрации в столице.
- Этого я знаю, - говорит Бес. - Вечно вырядится и орет громче всех!
Другой снимок - командир перед строем бойцов.
- Это Томас... Он попал в засаду - взвод солдат и бронетранспортер, а у него был только пистолет. Но он все равно стал отстреливаться. Его быстро убили...
А вот две перепоясанные крест-накрест пулеметными лентами девчонки смешат какого-то парня.
- Надо же, - говорит Бес. - Мой инструктор!

Еще фото - колонна партизан идет по улице городка.
- Эти погибли почти все. Андрес воевал в этой колонне... Когда у них однажды кончились патроны, им пришлось прорываться через коридор между танками и броневиками, пулеметы косили их с двух сторон...

Потом Даниэль снова смотрит на первый снимок, где боец так похож на его отца...
Он прячет журнал среди других своих сокровищ, рядом с книгой о Мересьеве, потом вздыхает и ведет Бланку в коридор - признаваться в любви. Возвращаются они грустные...

Следующим вечером вся компания собирается у Ники. Сама она на работе и роль хозяина играет Зайчик, одевший по такому случаю фартук с цветочками. Андрес возится с никиной радиотехникой и крутит музыку, Бес танцует с Бланкой, одаривая ее вновь освоенными словами.
- Кофэчка!
- Что-о?
- КоШШечка!
Я смотрю на них и мне чертовски грустно - кубинцы обещали визы в ближайшие дни...

И они уедут. Зайчик больше не придет ко мне в гости и Бес не будет звонить в два часа ночи, чтобы сказать, что ему грустно и не спится... Бедный Бес - он так и не покорил ни одного девичьего сердца! Зато наши мамы будут долго помнить о нем - вот уж кто в нем души не чает. Его профессор в Институте даже хотела усыновить Беса, но он только печально вздохнул и сказал, что в Сальвадоре у него большая семья...

Вспомнилось вдруг, как месяц назад я пришел в Институт и на койке Беса увидел какого-то китайца, который спал в обнимку с электрическим утюгом. Детальным осмотром я установил, что это - Бес, только стриженый! Утюг же просто ждал, когда за ним придет его хозяин. А еще Даниэль купил баскетбольный мяч. Как он собирается прыгать в своем спецботинке?...

Зайчик в фартуке с цветочками тоже что-то загрустил - сгорбился на табуретке, сцепив руки меж колен...

Ребятам пора возвращаться в Институт.  Бес заматывается шарфом, а радист, как всегда - грудь нараспашку.  Что-то у них обоих сильно плутоватый вид...
Вскоре пора и нам с Бланкой. Тут в дверь пулей влетает вернувшаяся с работ Ника - вся в снегу - и кричит в восторге:
- Ребята! Там так здорово! Феликс, одевайся скорее! Такая красотища!
Зайчик ворчит, что знает он эту красотищу, но все же натягивает ботинки и пальто Альдо, в то время как Ника застегивает ошейник прыгающей от радости Псине.

На улице действительно здорово - крупные белые хлопья медленно опускаются в падающем сквозь заснеженные ветви деревьев свете ночных фонарей. Сколько раз мы все это видели? Не все ли равно - каждый раз это снова прекрасно.

Бланка лепит из снега зайца и вся компания начинает обстреливать его снежками. При этом Зайчик демонстрирует полное неумение метать снежки. Наконец мне удается сбить снежного зайца и тут мы переключаемся на живого Зайчика. Тот на четвереньках удирает за дерево - куда девалась вся его серьезность? - и открывает оттуда ответный огонь, пряча голову за ствол. Но ствол тонкий - и мой снежок удачно накрывает зайчикову корму. Псина прыгает от восторга.

Потом мы вчетвером идем по белой-белой улице. Нам хорошо и в то же время грустно: мы ведь знаем - это в последний раз...
А в половине одиннадцатого мне вдруг звонит Хромой Бес. Он страшно возбужден и сообщает, что они опоздали к закрытию Института. Возвращаться к Нике он, однако, не собирается и заявляет, что они намерены идти на приступ по водосточной трубе. Причина этого странного события выяснилась наутро, когда Ника обнаружила пропажу четвертинки "столичной", хранившейся за трюмо - для компрессов. Мама Ники подарила ее Бесу.

Через неделю пришли визы и билеты.  И только двадцать четыре часа было на сборы...

Вечером бойцы собрались у Ники - проститься с ее мамой, которая плакала и говорила, что таких мальчишек у нее никогда не было и не будет. И как они там будут на Кубе? Кто сварит Феликсу манную кашу? Кто приласкает Даниэля, у которого ни отца, ни матери?

Зайчик грустно хмурился, а Бес шмыгал носом и старался не расплакаться. Андрес  же  с  некоторой  грустью  смотрел на Нику - наверное, единственную, кому он не успел признаться в любви...
На обратном пути Бес остановился у катка и долго смотрел на выписывающих вензеля детей.
- Так я на коньках и не покатался...